В Израиле Анатолия Белого застать непросто. И не потому, что известный актер театра и кино потерял интерес к своей новой родине, скорее наоборот. Но популярность и востребованность в мире - вещь, безусловно, приятная. Поэтому попытка назначить интервью больше походила на виртуальное (для интервьюера) путешествие по глобусу. Вот Белый в компании других звезд гордо шагает по красной дорожке в Каннах, а вот - выступает на поэтических вечерах в Эдинбурге и Лондоне. Не остались в накладе и поклонники за океаном: в США и Канаде с большим успехом прошли гастроли театра "Гешер" со спектаклем "Не смотри назад", в котором актер играет главную роль.
- Анатолий, наше предыдущее интервью вызвало большой интерес в соцсетях. Если судить по комментариям - в основном из-за того, как тепло вы говорили в нем об Израиле и как искренне приняли новую страну. Ощущения все те же?
- Мое отношение к Израилю совершенно не изменилось. Несмотря на то, что я часто бываю на гастролях и иногда может показаться, что отрываюсь от страны. Мне часто пишут какие-то глупые люди: "Ну все, он уехал". Или - "Белый здесь долго не задержится".
- И что вы отвечаете на эти ремарки?
- Что идиотов много, и они везде, поэтому я на них не обращаю внимания. Говорю вам абсолютно искренне: отношение мое к этой стране совершенно не изменилось. Понятно, что процесс привыкания - болезненный, очень больно принимать ужасы, которые происходят вокруг: войну, обстрелы, заложников.
- А политическая ситуация?
- Тут я вообще очень плохо понимаю - что, кто и против кого. Мне ясно, что нельзя сидеть у власти 20-30 лет, но и оппозиция не может предложить чего-то идеального. Израилю сейчас трудно, но я всей душой и сердцем с ним. Я действительно влюбился в эту страну, это произошло помимо меня. Видимо, был очень сильный толчок, как пушечное ядро в "Мюнхгаузене". И вот я сел на это ядро - и рванул. Эта подсознательная энергия дала сильный толчок к тому, чтобы абсолютно открыться новой стране и сказать: "Я здесь". Так назывался и мой первый спектакль в Израиле.
- После выступления израильской певицы Юваль Рафаэль на Евровидении вы сделали очень трогательную запись в соцсетях.
- Понимаете, по молодости лет мне, бывало, хотелось сказать миру что-то красивое. Но сейчас я нахожусь в том периоде жизни, когда если и говорю что-то, то от всего сердца, не хочу лишних слов. Поэтому то, что я написал - просто вылилось из души, как оно есть. Но Юваль, конечно, невероятная. Если бы я ее как-то встретил, то просто обнял бы крепко-крепко. И долго говорил бы ей "спасибо". Она просто большой молодец и такая сильная девчонка, очень сильная.
- Из Израиля перенесемся в Канны, где израильские актеры появляются не так уж часто. Этот год стал приятным исключением: кроме вас, по красной дорожке прошлись также Евгения Додина и Ариэль Бронз, все трое - актеры театра "Гешер". Насколько я знаю, это были ваши первые Канны. Как впечатления?
- Самые прекрасные, конечно. Это невероятный праздник кино, а также чувство соприкосновения и сопричастности с чем-то действительно большим и настоящим. Весь город пропитан особой энергетикой. Канны превращаются в один огромный кинозал, а в фестивальную хронику вовлечены все, вплоть до водителей такси. Все это очень и очень волнительно и эмоционально.
- В фильме "Два прокурора", представленном в Каннах и поставленным Сергеем Лозницей, вы играете довольно зловещую роль - Андрея Вышинского, олицетворявшего для многих абсолютное зло. Меня всегда интересовало, как актеру удается абстрагироваться и сыграть злодейство в чистом его виде?
- Если честно - не умею отвечать на вопросы об актерской кухне, это вообще будет беседа как минимум часа на два, не меньше. А так: как учили, так и играю.
- Расскажу тогда историю про вашу партнершу по "Преступлению и наказанию" - Нету Рот. Как-то после прогона "Саломеи", в которой она играет главную роль, я записывал интервью с режиссером Максимом Диденко. Беседа продолжалась минут 40, и все это время Нета просто лежала на сцене, не в силах прийти в себя после спектакля. Рот, конечно, молодая актриса. Умение отделить себя от роли, абстрагироваться - приходит с годами, с опытом?
- Прежде всего, кино и театр - совершенно разные вещи, хотя сильное эмоциональное вложение требуется и тут, и там. Я смотрел "Саломею", там кроме психологической имеется и огромная физическая нагрузка, все вместе дает о себе знать. А наше кино - это очень статичная и скупая по выразительным средствам история, поэтому там многое построено на внутреннем психологизме. Если честно, не знаю, как вам ответить. Я в своей жизни, особенно на заре туманной юности, переиграл очень много отрицательных персонажей.
- Кстати, почему, и именно в начале карьеры?
- Тут ответ очень простой: кино, в отличие от театра - очень визуальное искусство, физиогномические данные играют большую роль. Мое лицо - его видели вот так: продюсеры, которые у нас играли большую роль при утверждении на роль, режиссеры. Так получилось, что мое лицо напоминало им людей из всяких там аппаратов, структур. От этого никуда не денешься, и не важно, что у тебя внутри, что ты там совсем другой. Есть роль, ты на нее либо соглашаешься, либо нет. Так вот, в России в последние годы я отошел от этой практики, и вместе со своим агентом мы сумели переломить парадигму, сказав: нет, я больше в этом сниматься не буду.
- Сколько времени занял, если можно так выразиться, ребрендинг?
- Несколько лет. Зато потом мне стали предлагать другие роли, и это было очень радостно.
- Но в "Двух прокурорах" вы, что называется, возвращаетесь к истокам?
- Это совершенно отдельный случай, потому что это Сергей Лозница. Когда тебе делает предложение такой режиссер, уже неважно в принципе, кого ты играешь. Тем более, что Сергей знает и уважает меня, поэтому каких-то проходных ролей, охранников всяких, он бы мне не предложил. Это интеллигентный, чуткий, умный человек, тонкой организации.
- И он предложил вам сыграть генерального прокурора Советского Cоюза - Андрея Вышинского?
- Он предложил мне сыграть монстра, давайте называть вещи своими именами. Именно таким был человек, который подписывал те самые расстрельные списки и был одним из главарей геноцида собственного народа. Но в этом фильме, который мы когда-нибудь обязательно привезем и покажем зрителям в Израиле, был создан психологический портрет. Мы не показывали палача с руками по локоть в крови, это и так по истории ясно.
В центре этой ленты - довольно-таки простая, в чем-то наивная история, где молодой прокурор, вышедший из юридической академии, пытается восстановить справедливость, которая творится вокруг. И собственно, в нашей с ним сцене - основополагающей и смыслообразующей - происходит встреча. В ней человек с честью и совестью, ищущий правду, попадает к власть имущему чиновнику. Человеку (если его так еще можно назвать) совершенно выжженному изнутри, поэтому даже человеком его так просто назвать уже трудно.
- Из фрагментов, попавших в соцсети, можно понять, что сцена получилось довольно жутковатой…
- Исходя из того, что мы снимали очень статичное и довольно скупое кино, наша сцена была снята очень просто. Один человек сидит за столом, другой - сидит перед ним. И этого монстра нужно было как-то сыграть, практически не двигаясь. Были только незначительные жесты, которые Лозница предложил сделать руками, поворотом глаз, и так далее. Все это было очень аскетично, скупо по выразительным средствам, что называется - все внутри. А моей задачей было только через внутреннее отношение к персонажу - молодому прокурору, показать и сыграть всю "монструальность" этого человека - Вышинского.
- Задача совсем не тривиальная, не так ли?
- Согласен. Во главе угла находилось именно отношение: через глаза, паузы в словах, то, как каким взглядом он смотрит на собеседника и как с ним разговаривает. Минимальными средствами нужно было показать, что это за сущность находится на экране. Возвращаясь к нашему разговору о том, как "войти" в персонажа и сделать его своим? Во-первых, у каждого актера своя техника, все это очень индивидуально. А во-вторых, тут самое главное - не войти, а выйти из роли, чтобы не сойти с ума и не стать персонажем самому. Это - самое главное. Великий актер Евстигнеев говорил, что у актера все зависит от количества наработанных штампов. Если 30 - это средний актер, если 230 - то прекрасный, а если 530 - гениальный. Вот как хотите, так к этому и относитесь. Евстигнеев плохо играл? Играл прекрасно, у нескольких поколений остался в памяти.
- В таком случае не могу удержаться от вопроса: сколько штампов имеется у вас?
- Давайте все-таки сменим тему, ей-богу - я разговоры про творческую кухню совершенно не умею вести. Главное - результат. Вот вы смотрите спектакль и говорите: "Что-то Анатолий стал тухлым". Значит, Анатолий сдох. У каждого таланта - свой век, своя мера. Я стараюсь делать свою работу честно. Все остальное - как я вхожу в роль, как выхожу, отхожу- не смогу вам этого объяснить. Это моя кухня, мои секреты - и я не очень хочу их сейчас раскрывать. Разумеется, чтобы не рехнуться, важно возвращаться к нормальной жизни. Но как рассказывать об этом, как? Все оценивает зритель.
- Давайте действительно поговорим о чем-то более конкретном. "Преступление и наказание" в "Гешере" - безусловный шлягер. Как вам работалось с Александром Молочниковым - насколько я знаю, это было вашим первым столкновением?
- Столкновение - хорошее слово. Мы, конечно, давно были знакомы, но по работе действительно встретились в первый раз. Так получилось, что в Москве наши пути не пересекались.
- Ваши впечатления?
- Саша Молочников - это рок-н-ролл в театре. Его совершенно бешеная энергия запечатлена в спектакле, она не то что просачивается, а сходит водопадом, лавиной на зрителей. Конечно, было очень интересно прочитать Достоевского в стиле кабаре. У Саши есть опыт постановок в этом жанре, его отличный спектакль "19.14" до сих пор идет на сцене МХТ, уже без упоминания режиссера, правда. Это спектакль про Первую мировую в жанре кабаре.
В принципе, кабаре - это военный жанр, но Достоевского в этом стиле на моей памяти никто никогда не ставил. Поэтому в этом смысле Молочников - совершенно бесстрашный и творческий человек. Это его жанр, его энергия. Поэтому мне кажется, что у нас что-то получилось. Конечно, это не тот Достоевский, которого мы читали в школе, и не тот, которого привыкли видеть в театре и в кино.
- Но основные темы и мысли романа все же сохранились?
- Безусловно. А столкновение жанров привело к неожиданному и хорошему результату. Потому что у Достоевского есть сумасшедшинка в текстах, все его персонажи в той или иной степени больные. Встречаются буйнопомешанные, тихие, но здоровых людей там нет. Поэтому буйная энергия кабаре очень здорово подчеркивает эти моменты и создает поток энергии, которая льется на зрителей. Саша в этом смысле - реформатор театра. Он делает что-то другое, свое. Мне кажется, у него получилось.
- Как вам работалось на иврите? Не секрет, что есть актеры, приехавшие в Израиль 30 с лишним лет назад и мучившиеся очень долго, пока не почувствовали язык и действительно начали играть на новом языке с удовольствием. В вашем же случае только ленивый не восхищался хорошим произношением и легкостью вхождения в новую языковую среду. Поделитесь секретом?
- Я не был здесь 30 лет назад, поэтому судить не могу. Тут важно, у кого какое ухо, кто как слышит, музыкальность. Со стороны утверждают, что я хорошо говорю со сцены. Мне приятно - я поработал, педагог по произношению тоже приложил много усилий. Не скажу, чтобы это было очень тяжело, но и легко тоже не было. В конце концов - получилось. Но это, конечно, результат работы над произношением, чтобы все было легко, органично. Актеры - они же как обезьяны: нам дается задача, мы копируем - произношение, интонацию и так далее. Поэтому в конце концов все сводится к актерской задаче, с которой нужно справиться.
- А в жизни?
- В жизни иврит, конечно, оставляет желать лучшего. Все время вращаясь в русскоязычной среде, практики у меня очень мало и мало времени на изучение, Но потихоньку я продвигаюсь.
- Вы неоднократно упоминали, что ставите целью войти именно в культуру на иврите. В кино вы уже снялись, в телесериалах - тоже. Есть и другие планы?
- Очень хочу сделать поэтическую программу на иврите. Мне кажется, что этот пласт совершенно не раскрыт, имею в виду - сценически. Может быть, я не в курсе, но вижу здесь мало людей, которые транслируют поэзию со сцены. А в Израиле ведь есть так много прекрасных поэтов - современных и классиков. Поэтому очень хочу сделать поэтический вечер. Мне это нравится. Поэзия - это моя отдушина, стихия, где я купаюсь. Собираюсь читать на иврите и "Маленького принца", этот проект пользуется успехом на русском языке.
- У вас уже есть опыт работы в израильском кино и сериалах. Насколько это отличается от стандартов, к которым вы привыкли на бывшей родине?
- Ничем не отличается, вообще. Единственное различие, о котором я всегда говорю и очень смеюсь, потому что это действительно так - огромное количество еды на израильских съемочных площадках. Есть девочка, которая все время что-то разносит: сельдерей, морковку, хумус, пирожки. Поэтому большая задача - не сильно поправиться во время съемок. Но вообще это прекрасно: придает всему процессу ощущение дома, уюта и тепла.
- Но масштабы и бюджеты все же сравнимы или не очень?
– Я не сталкивался со всеми направлениями израильского кино, их очень много. Есть сериалы, которые снимаются с огромным размахом: не думаю, что на съемках "Фауды" используют два фонаря. Так что бюджеты везде разные. Но скажу так - профессионализм людей абсолютно того же уровня. А что касается масштабов - можно вложить миллионы, но снять полную фигню, а можно малыми средствами сделать совершенно гениальное произведение.
Все зависит от того, кто снимает, про что и как. Есть немало бюджетных фильмов, которые вошли в историю, а были сняты в одном помещении двумя камерами. Количество техники не определяет конечное качество. Вот "Халиса", фильм, в котором я сыграл - он тоже снимался в довольно аскетичных условиях, но тем не менее - получил четыре номинации на "Офира". Это прекрасный пример, что качество не зависит от количества фонарей. В отличие от российской гигантомании: у нас, мол, миллионы в кадре. Ну есть эти миллионы, дальше что? Не думаю, что израильтянам есть чего стыдиться. Точнее, уверен, что абсолютно нечему.