"Только бы быть с тобой": последние письма Жаботинского жене и сыну
Накануне годовщины смерти Владимира (Зеева) Жаботинского (4 августа 1940 года) Институт Жаботинского обнародовал его последние письма жене и сыну, написанные на русском и английском языках. В них энтузиаст еврейского возрождения в Эрец-Исраэль предстает любящим и ранимым человеком
Зиму 1940 года Зеев Жаботинский и его жена Анна (Йоана) провели в Лондоне в ожидании американской визы. В сентябре 1939 года Великобритания объявила войну нацистской Германии, и Жаботинский выступил с предложением создать в британской армии, как во время Первой мировой войны, еврейский легион численностью до 100 тысяч бойцов. Он безуспешно пытался достучаться до людей в правительстве Невилла Чемберлена и даже послал письмо премьер-министру, но тот проигнорировал его.
Соучастнику и пропагандисту Мюнхенской сделки Невиллу Чемберлену было не до евреев. Целый год он энергично продавливал Мюнхенское соглашение с Германией в прессе и обществе, буквально на пальцах объясняя скептикам его преимущества. А в результате именно ему пришлось подписать акт об объявлении войны Германии. Но воевать он все равно не хотел. Как следствие - "Странная война" (в самой Великобритании ее называли "фальшивой"), когда активные боевые действия происходили только на море и только в одном регионе.
Если бы Жаботинский задержался еще на два месяца, возможно, его личная история сложилась бы иначе. В начале мая в результате классического дворцового переворота Черчилль сменил Чемберлена на посту премьер-министра. Не будет преувеличением сказать, что вся огромная страна вздохнула с облегчением: Первый Лорд Адмиралтейства слыл тогда любимцем армии. А летом Черчилль внял призыву Вейцмана, и в рядах британской армии начали появляться еврейские подразделения.
Но это будет потом, уже после смерти Жаботинского. А пока 13 марта 1940 года Жаботинский на корабле "Самария" прибыл в Нью-Йорк. Его жена Анна осталась в Лондоне: ей все еще не выдали американскую визу. Сын Ари находился в Эрец-Исраэль, в Акко, под негласным надзором британских спецслужб. Он занимался делами "Бейтара", благо новые ячейки созданного его отцом молодежного движения возникали то в одном, то в другом населенном пункте. Но Жаботинский-старший знал, что его сын фактически взят англичанами в заложники. "Сшить" на него дело по мандатным законам и выслать из Палестины труда не составляло, поэтому отец и сын вынуждены были вести себя с известной осторожностью.
В Нью-Йорке Владимир Евгеньевич поселился на Манхэттене, в гостинице "Кимберли" на углу 74-й и Бродвея, в двух кварталах от Центрального парка.
Сегодня в историческом здании "Кимберли", перепланированном и отремонтированном, располагается кондоминиум "Фитцжеральд". А в те времена это был отель для длительного проживания небогатых постояльцев. Чтобы понять, как там жилось, посмотрите фильм "Бартон Финк" братьев Коэнов. Даром что действие фильма расворачивается в Лос-Анджелесе, это та же архитектура и то же внутреннее устройство. Наверняка и мебель та же. В таких домах гораздо легче сойти с ума, чем сохранить здравомыслие.
Немудрено, что, даже будучи занят практически ежедневно, Жаботинский постепенно предавался тоске и меланхолии. Тем более, что проблемы, с которыми он столкнулся в Нью-Йорке, подталкивали к депрессии.
В США его хорошо знали, ценили и выказывали уважение. Но весной 1940-го общественное мнение Америки было заражено идеями изоляционизма. Американцы, почти не скрывая, злорадствовали по поводу Европы, опять затеявшей какую-то войну. Окруженный друзьями и единомышленниками, Жаботинский тем не менее чуствовал, что его призывы к активному вмешательству евреев к событиям в Старом Свете не находят отклика. И это в лучшем случае. В худшем - недовольство тем, что Зеев, с его воззваниями (теперь уже к Черчиллю) от имени американских евреев слишком радикален.
Жаботинский страшно устал и отчаянно тосковал по близким. В июне его нью-йоркский врач объявил, что Жаботинский серьезно болен и ему необходим покой. Но Жаботинский не последовал совету доктора.
Последний день жизни Жаботинский провел на колесах. Вместе с друзьями и юными бейтаристами он отправился в летний лагерь "Бейтара" в Хантере. Сегодня это два с половиной часа езды от Нью-Йорка, а тогда все четыре.
Стояла августовская жара. Жаботинский одну за другой поедал таблетки. Потом вдруг попросил Арона Копиловича прочитать молитву "Кол нидрей", читаемую обычно в Судный день, и повторял за ним слово в слово.
В Хантер приехали к 9 вечера, когда уже стало темно. Жаботинский, несмотря на усталость, лично поприветствовал каждого бейтариста. Потом прошел в свою комнату на втором этаже и рухнул на постель. Врач лагеря сделал ему укол, но сердечный приступ не прекратился. Друзья Арон Пропес и Йермиягу Гальперин не отходили от его постели, и они запомнили его последние слова: "Покоя, только покоя, хочу только покоя".
Его похоронили в соответствии с завещанием - там, где смерть застигла его. Похоронная процессия на кладбище "Нью-Монтефиори" на нью-йоркском острове Лонг-Айленд растягулась на километр.
В завещании Жаботинский написал: "Мои останки (если я буду похоронен вне Эрец-Исраэль) не следует перевозить в Эрец-Исраэль иначе, как по указанию еврейского правительства того государства, которое будет там создано".
15 марта 1964 года правительство Израиля распорядилось перевезти его останки в Эрец-Исраэль. 4 августа Зеев и Йоана Жаботинские были перезахоронены на горе Герцля в Иерусалиме. Во время торжественной церемонии Леви Эшколь процитировал слова Жаботинского о Герцле, сказанные ровно за 60 лет до этого: "Он сжег себя на пылающем огне... и в день освобождения мы передадим родине только прах нашего великого избавителя".
Письмо Владимира Жаботинского Йоане датируется 17 мая 1940 года, письмо сыну Ари - 28 июля 1940 года (то есть, за неделю до смерти).
Предваряя публикацию последних писем Жаботинского жене и сыну, генеральный директор Института Жаботинского Гидон Мичник особо подчеркнул, что их особый, не характерный для великого энтузиаста сионизма стиль и настрой открывает нам человека тонкого, ранимого и далекого от фанатизма, в котором Жаботинского не раз обвиняли недоброжелатели и политические противники.
С ним трудно не согласиться.
Отель "Кимберли", Нью-Йорк
17 мая 1940
Аннели, может быть это письмо придет ко дню твоего рождения.Я так боюсь теперь писать тебе то, что чувствую и думаю - ничего не поделаешь.Изо всей горечи, сколько в жизни наглотался, самый гадкий этот стакан: как мы трое теперь разбросаны. Куда лучше бы мне в погребе с тобой сидеть с масками в руках и даже на носу. У меня не осталось никаких дум, никаких интересов других, собственно даже никаких мечтаний или прошений к Господу Богу, кроме abi mit dir zusammen deir (быть рядом с тобой, рядом с вами). Можешь не верить опять, Бог с тобою.
Для меня это теперь весь сок и смысл, что остался в жизни; хоть и совестно мне по чину писать такие слова для тебя одной.
Целую тебя, В.
Дорогой Ари!
Завтрашний клипер должен взять письма в Палестину, так что, возможно, ты получишь это письмо. Мама должна в начале августа получить въездную визу (как иммигрантка по русской квоте). Насколько я знаю, бронь на место в каюте для нее на параходе переносится с неделю на неделю, так что она сможет отплыть немедленно. Господь присмотрит за ней во время плавания.
Пропес проделывает настоящие чудеса. Он сумел организовать лагерь "Бейтара" в 130 милях от Нью-Йорка. Приятное место, вдалеке от шоссе, на территории в 30 акров - группа зданий, плавательный бассейн, лужайки и рощи. Там находятся 120 воспитанников, большинство из которых бейтаристы, а из остальных каждый день хотя бы один присоединяется к "Бейтару". Им приходится отказывать тем, кто просит продлить пребывание после августа.
В сокращении. Полностью публикуется в газете "Вести"
