Памяти Аарона Аппельфельда: как мы с ним прочитали кадиш в Украине

Аарон Аппельфельд. Фото: Арик Алон

4 января 2018 года скончался известный израильский писатель Аарон Аппельфельд. Удивительно интеллигентный, очень тихий, очень скромный человек, который 20 лет назад, когда мы с ним познакомились, уже казался мне глубоким стариком. А был он ненамного старше, чем я сейчас. Но давайте по порядку.

Тогда, двадцать лет назад, в 1998 году, на израильском образовательном телевидении снимали фильм о писателе Аппельфельде. Часть съемок проходила в Украине, вернее, в той ее части, которая до 1940 года была Буковиной, то есть Румынией. Приехали мы снимать его родные места в Старую Жадову (село под Черновцами, 2392 жителя по переписи 2001 года).

Единственное, что помнил Аарон из детства, – это то, что у отца была мельница и дом их стоял как раз напротив мельницы. В селе он неожиданно узнал школу, в которую успел походить перед войной (она сохранилась, как он уверял, в том же точно виде, даже дыра в заборе была на том же месте, что и в 1940 году), а вот где была мельница и дом – не помнил. Поэтому стали расспрашивать местных жителей, кто постарше, и один из них показал на склад на окраине, в который и перестроили ставшую ненужной мельницу.

Вот у этой-то бывшей мельницы нашего героя окликнул украинский селянин:

- Эрвин?... Аппельфельд?

Знаете, такой типичный крестьянин: рубашка и штаны невнятного цвета, галоши на босу ногу.

Аппельфельд сильно удивился.

- А шо, - поинтересовался неизвестный крестьянин, внезапно узнавший израильского писателя. – Зовсім забули українську мову?

- Ні, трохи пам'ятаю, - запинаясь, ответил лауреат Премии Израиля.

Тут, конечно же, влез я с напрашивающимся вопросом:

- А как вы его узнали?

- Тю, - ответил селянин. – Как мне его не узнать, когда он был единственным, кто ходил в школу в ботинках… Такий гарний хлопець був!

И бывшие одноклассники стали беседовать. Представляете? Последний раз они виделись 57 лет назад, но то, что сын мельника ходил в школу в обуви (а не на праздник или там в церковь, или как она там у евреев называется), поразило маленького украинца до глубины души, да так, что он этого красавца и через полвека узнал.

Постепенно разговор вышел на то, что произошло после того, как в Буковину вошли немцы и, прежде чем передать территорию румынам, расстреляли всех евреев. Рассказ селянина передаю в кратком изложении на русском.

- Ваши мамо и тату как узнали, что немцы на подходе, так они с другими евреями собрали вещи и пошли…

Именно пошли, и я сразу зрительно представил себе, как они поднимались в гору по грунтовой пыльной дороге на июльской жаре, таща узлы с совершенно необходимыми, как им казалось, пожитками, ведя упирающихся и плачущих детей, и как смотрели им вслед соседи, не понимая, чего они бегут. Ну, вернутся румыны, которые и ушли-то отсюда всего лишь год назад, так что? От чего бежать? Никто ж не знал, что вернутся совсем другие румыны. И придут совсем другие немцы. Да и убежать все равно никому не удалось, все они в конце концов оказались в гетто.

- И вы уже поднялись на гору, так тут ваша мама (из уважения селянин обращался к бывшему однокласснику на "вы") вспомнила, что забыла сервиз… А тату ваш ее отговаривал, говорил: "Не ходи, черт с ним, с сервизом", а ваша мама сказала: "Нет! Я им мой сервиз не оставлю!" И вернулась. А тут как раз немцы вошли и вашу маму вместе с теми, кто не ушел, расстреляли. Во-о-он на той горке. Я вам покажу.

И мы все пошли на гору, где самым важным в день захвата села, прежде чем передать его румынам, немцы посчитали расстрел евреев. Ну как без этого? А вдруг румыны не сразу их расстреляют? И убили всех, кто не успел или не захотел уйти. В том числе и маму маленького Аарона Аппельфельда, не желавшую оставлять чужим людям такую ценность, как сервиз. И я говорю это без малейшей капли цинизма: для сельского мельника сервиз был действительно ценностью. Только кончилось это трагедией.

Мы читали кадиш на вершине заросшего травой холма, где, конечно, никакой ямы уже не было, никакого следа от трагедии полувековой давности не осталось, а рядом косили траву селяне. Увидев странных людей с громоздкой аппаратурой, таких непохожих на тех, кто обычно проезжал или проходил через Жадову, они перестали косить, мужики закурили, женщины стали перематывать косынки.

- Кто это такие, чего делают? – услышал я за спиной.

- Евреи. Молятся, – резонно ответил кто-то.

Аарон Аппельфельд рассказывал мне, что он не разговаривал до 14 лет. Он просто не знал, на каком языке ему говорить. Он знал идиш, немного иврит, знал немецкий, румынский и украинский. И ему, чудом выжившему в гетто, никак не удавалось решить, какой же из них для него родной. Поэтому он молчал. И только потом, уже в интернате под Иерусалимом, он принял волевое решение, что родным языком для него будет иврит.