Как израильский журналист оказался рядом с Бин-Ладеном и сумел вернуться живым
В своей новой книге "Фронтовой репортер" военный корреспондент "Едиот ахронот" Рон Бен-Ишай рассказывает, как в 1989 году проник в ряды афганских моджахедов, и как случайная встреча в Пешаваре едва не стоила ему жизни
Зимой 1989 года уже было очевидно, что коммунистическое правительство в Афганистане обречено, и стоявшие в стране части Советской Армии ему не помогут. Получавшие от США оружие и инструктаж исламисты-моджахеды продвигались к Кабулу, прирастая по дороге исламистами-добровольцами. Афганистан официально стал советским Вьетнамом - и теплицей, где начал произрастать относительно новый вид террора.
Я работал в иерусалимской редакции Times Magazine. Когда сообщили, что в Нью-Йорке разыскивают человека, готового поехать в Афганистан, я вызвался. Мне хотелось воочию понаблюдать за событиями. При помощи европейских друзей (и десятков тысяч долларов) я купил паспорт государства Южной Америки, обзавелся легендой и всеми разрешениями из нью-йоркской редакции, сел в самолет и вылетел в Лондон, чтобы получать журналистскую визу.
Друг из ФРГ предложил свои контакты в организации моджахедов "Хизб-и-Ислами" (сегодня - политическая партия, которую возглавляет Гульбеддин Хикматияр - ред.) и помог получить телефоны в Пешаваре, где находилась тыловая база организации. Эти, пообещал он, переведут через границу и доставят в Джелалабад.
В Пешаваре все работало, как часы. Мне устроили проверку, которую моя легенда выдержала: даже на наводящую ужас пакистанскую разведку деньги действовали.
В лагере беженцев меня познакомили со студентом Асадуллой, говорившем на сносном английском. Студент за приемлемые деньги стал моим переводчиком и проводником.
Подготовка к боевым действиям начиналась сразу после утренней молитвы. Повсюду были видны моджахеды, чистящие оружие, набивающие магазины патронами, смазывающие и проверяющие транспортные средства. Каждый возился с оружием, с которым лично он шел в бой. Самой популярной была РПГ, снаряды к которой носили в заплечном мешке. Готовые к стрельбе. "калашниковы" тоже были повсюду.
По обе стороны сбегающей с холмов тропинки стояли два моджахеда, державшие над головами "Кораны" в зеленых кожаных обложках, обернутых кусками ткани.
Моджахеды выстроились в колонну, и мы отправились в путь. "Танкисты", в большинстве - пленные солдаты правительственных сил, перебежавшие к мятежникам, завели укрытые в соседней роще тендеры и танки. Командир по имени Салам выехал в голову колонны, что-то говоря в прибор связи. Мы шли, чтобы штурмовать укрепленный пункт правительственных войск.
Я оказался в хорошем месте в середине колонны. Мне было слышно, как молился тучный Фарук. Надежный, как и 20 тысяч других пакистанцев, он служил в пакистанской армии, пославшей его воевать за моджахедов. Однажды вечером он предложил мне оловянную коробку, в которой лежал чарас (необработанная смола с листьев индийской конопли, содержащая следы опиума - ред.). Развлечений тут нет, и легкие наркотики - обычное дело. Чарас не проходит химическую обработку, его только просушивают и толкут. Я не решился взять наркотик, сказал, что аллергик. На самом деле, я панически их боюсь.
Находясь в идущей в бой колонне, я достал магнитофон и спросил Фарука, боится ли он умереть. "Иншалла, мы, мусульмане, умирать не боимся, мы верим, что джихад - традиция отцов со времен Мухаммеда, - его лицо светилось. - Они воевали с врагами ради справедливой и благородной цели. Если я умру - присоединюсь к ним, иншалла".
Слово "иншалла" постоянно звучало в речи Фарука и других дважды в каждой фразе. В исламе, в отличие от иудаизма, все давно предрешено, и мы лишь разыгрываем сценарий, написанный тысячелетиями ранее Аллахом. Это - основа фаталистического образа мысли мусульман, и она же - причина того, что смерть их не страшит: если Аллах решит, когда будет жить человек, а когда умрет, не ему, человеку, вмешиваться в предначертанное Аллахом (в современном арабском "иншалла" выступает маркером будущего времени, что-то вроде русского "будем живы" - ред.).
Я спросил, как отнесутся к смерти Фарука жена и дети. Он сказал: "Будут горевать, но будут радоваться, иншалла, что я шел путями Аллаха".
После часового продвижения по засушливой долине мы вышли к окруженному стенами из глины заброшенному дому. Между деревьями протекал небольшой ручей. Идеальное место для развертывания.
Солнце было в зените и зверски палило, командир приказал отдохнуть и подготовить место. Асадулла мне объяснил, что командир ждет танки. Несколько моджахедов вынули обувные щетки, крем и множество других коробочек, назначение которых я не понял, и стали чистить сандалии. Прочие нюхали что-то из маленьких коробочек. Кто-то наносил грим на лицо.
- Зачем это?
- Чтобы когда прибудем в рай, иншалла, понравиться девственницам.
Каждый погибший в священной войне боец джихада - шахид - получает 72 девственницы. Я слышал об этом веровании, но лишь здесь, видя моджахедов на берегу ручья, размышляющих лишь о смерти и посмертном воздаянии, понял, насколько для них эта сказка реальна.
Самолеты пролетели над нами и сбросили бомбы туда, где стояли два танка и БТР, однако промахнулись и немедленно скрылись. Командир голосом и движением руки отдал команду: наступать. Неожиданно в передовой группе произошла заминка, ее командир вернулся и стал спорить. В конце концов главный потерял терпение и завершил спор пинком в зад строптивого офицера. Это подействовало.
Мы не обнаружили минное поле, пока не оказались посреди него. Из-за порохового дыма и поднятого выстрелами песка мы не разглядели наполненные взрывчаткой оливкового цвета цилиндры. Это были "прыгающие" мины, или мины-лягушки. Один моджахед наступил на проволоку, мина подпрыгнула и взорвалась в метре над землей. Из укрепления открыли бешеный огонь по району взрыва. Правительственные солдаты не особо целились, но стреляли так плотно, что наступавшие все равно попадали. Тела бежавших впереди моджахедов сразу превратились в кровавое месиво. Только что кричавшие "Аллах акбар" застыли бездыханные.
Там была группа, которую я называл "иностранный легион" - ваххабиты из Саудовской Аравии - суданцы, наверное, и палестинцы. Они бежали одними из первых. Несколько часов назад я хотел оказаться рядом с ними, надеясь, что сближающая людей атмосфера перед сражением поможет прорвать их молчание. Но Фарук задержал меня и сказал, что иностранцы могут выстрелить мне в спину, поэтому лучше оставаться с афганцами.
Надо было выбраться с минного поля и добраться до бункеров, которые стояли на вершине холма. Моджахеды кричали: "Душман, душман" (враг), иностранцы же вдруг вскочили и побежали на вершину. Оставшиеся позади афганцы и пакистанцы стали стрелять из РПГ и "калашниковых" и тоже начали штурмовать холм. До сих пор не понимаю, как никто не подорвался на мине.
Через минуту-две мы уже были внутри укрепления. Моджахеды ворвались в бункер, который перед этим забросали гранатами. Выяснилось, что солдаты воспользовались нашим замешательством на минном поле и бежали в находящийся неподалеку город. Мы могли наблюдать, как они бегут по полю, но моджахедов интересовало другое: автомат Калашникова советского - не китайского - производства стоил 200 долларов. Этого достаточно афганской семье, чтобы год прожить в лагере беженцев.
Я пришел к выводу, что выполнил свою миссию. Кульминационный момент боя дал мне понимание того, что потом, много позже, я оценил во время "арабской весны". Асадулла спросил меня, сколько я еще собираюсь оставаться здесь, и я понял намек.
На следующий день из Пешавара приехала машина со свежими питами и овощами. Верный Асадулла помог мне забраться в кузов, и мы отправились в Пешавар.
Я собирался немного отдохнуть в Пешаваре, и только потом лететь в Карачи, чтобы купить билет в Лондон, а оттуда - в Израиль. Утром я вышел прогуляться. Я был одет, как в последние несколько дней, и мне это нравилось. Я заболел синдромом Лоуренса Аравийского - не настоящего, а того, которого сыграл Питер О'Тул. У меня уже возникло чувство, что я слился с окружающими меня людьми.
Как вдруг я увидел человека, вроде бы одетого как я (точнее, как афганский моджахед), но его вид был совершенно европейским. Он стоял в сотне метров от меня, пряча свои светлые волосы под капюшоном. Это был финский журналист, с которым мы познакомились в 1975 году в Хельсинки, где я освещал конференцию Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Мы даже подружились, и были у нас несколько вечеров с алкогольными возлияниями и прогулками в нескончаемые белые ночи.
Вначале я обрадовался, но потом внезапно почувствовал во рту металлический привкус, который у меня сопровождает приступы внезапного страха. Я испугался, что он может выдать меня - израильского корреспондента. В таком месте, как Пешавар, плохие новости разлетались и без социальных сетей. Если обо мне дознаются в пакистанской разведке, если моджахеды выяснят, кто шел с ними, живым мне отсюда не выбраться. Поэтому я сделал вид, что мне нужно зашнуровать ботинок, и дождался, пока финн пройдет мимо.
Не в силах сдержать любопытство, я все же оглянулся - и увидел, как он остановился и тоже оглянулся. Похоже, он тоже узнал меня.
Я бросился бежать, заскочил в номер и начал собирать чемодан. И тут к своему ужасу увидел пару израильских армейских носков. Я торопливо сжег их, спустился к портье, оплатил счет наличными и помчался на такси в аэропорт. Наутро полетел в Карачи, там выбрал самую шикарную гостиницу и не выходил из номера все три дня моего пребывания в городе.
Я опять страдал от приступов паники и чувствовал себя ужасно. Начав обдумывать ситуацию, я пришел к выводу, что эта встреча с финским журналистом была случайностью, которая не окажет влияния на мою судьбу.
Короче, на четвертый день пребывания в Карачи я снова оделся в униформу моджахеда и отправился побродить по улицам. В тот день ко мне вернулась уверенность в себе. На следующее утро мой рейс должен был вылететь в Лондон, и я отправился по сувенирным лавкам на рынке Карачи.
Я был уверен, что афганское приключение закончилось. Ах, если бы!..
Продолжение следует
