Без страха и надежд в Нью-Йорке. Интервью с автором "Сатанинских стихов" Салманом Рушди
На этой неделе Салману Рушди исполнилось 70. Несмотря на то что смертный приговор аятоллы Хомейни больше не преследует его, писатель по-прежнему передвигается с охраной и вообще, даже переехав в Нью-Йорк, ведет себя скромно. Однако в творчестве он остается верен себе и в своей новой книге пытается объяснить, почему цивилизованный мир еще долго - или никогда - не сможет договориться с исламом
Салман Рушди. Предоставлено писателем
Свой последний твит он посвятил голосованию 8 ноября 2016 года за Хилари Клинтон и назвал ее "г-жа президент".
- Американцы как магнитом прилипают к знаменитостям, - сказал Рушди, уже 20 лет как американец. - Недавно водитель-сикх перепугал меня с кем-то и поведал, что проголосовал за Трампа: мол, Трамп говорит что думает. Так мы проиграли.
- Вы пишете: "Давно принятые законы и нормы, по которым существовал мир, рухнули". Книга вышла в 2015 году. Пророчество?
- Да. Я чувствую приближающуюся катастрофу. Но ни один пророк не знает, верить себе или нет, пока реальность не определит.
- Это обескураживает?
- Нет. Я никогда не отчаиваюсь. Всегда можно написать что-то ободряющее. Никогда не бывает такого состояния духа, которое нельзя улучшить написанием книги.
- Оптимистическая книга Рушди? Это почти нонсенс. Настала эпоха антиутопий.
- Когда я начинал писать эту книгу, антиутопия действительно стала последним писком литературной моды. Начинается все плохо, потом становится хуже, заканчивается ужасно. Даже детские книги выглядели не так, как следует. Но меня это не интересовало. Изучение истории показывает, что нужно сомневаться в оценке исторических событий в реальном времени. Если бы в 1989 году я сказал, что к Рождеству рухнет Берлинская стена, все лишь посмеялись бы. Неважно, что сегодня все выглядит мрачно, - нельзя думать, что дальше будет еще хуже. Но в последние годы сложилась странная ситуация: если ты пишешь книгу со счастливым концом, ты оказываешься вне консенсуса.
Книга "Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей" - это сценарий комикса, жанр, более всего любимый Рушди. Сюжет основан на "1001 ночи", в центре повествования - судьба джиннов, сверхъестественных существ из арабского фольклора, в Нью-Йорке XXI столетия. Однажды садовник, уроженец Бомбея Джеронимо Манза, обнаруживает, что он парит над землей на высоте несколько сантиметров.
После этого следует целая череда совершенно удивительных превращений, изменяющая мировой порядок и приводящая к столкновению хороших и плохих джиннов, каким-то образом оказавшихся эмигрантами в Нижнем Манхэттене, где они счастливо живут и бесконечно занимаются сексом. У Рушди во всех книгах царит неистовая смесь фантазии и реализма. Эта - не исключение.
Это первая книга Рушди после мемуаров 2012 года, опубликованных автором под именем Джозефа Антона (вымышленное имя, взятое им, когда ему угрожала фетва Хомейни). Там на 650 страницах Рушди вспоминает угрозы своей жизни, время, проведенное в укрытии, разочарование друзьями, одиночество, четыре брака и четыре громких развода, в том числе последний - с молодой манекенщицей Падмой Лакшми, жизнь в Нью-Йорке, политические взгляды.
Рушди со своей бывшей женой Падмой Лакшми
- Сегодня - и вдруг "1001 ночь"?
- Этот жанр очаровал меня еще тогда, когда я читал книгу детям. Но истории "1001 ночи" - не для детей. Их темы взрослые, язык сложен, много внимания уделено сексу. Я думал, хорошо бы перенести это в настоящее. Не древний Багдад, а Нью-Йорк, чтобы оставалось место для фантазий. Я удивился сегодняшней популярности "1001 ночи", в арабском мире ею увлекаются больше, чем в древности. В Дели есть развалины старого здания, и каждую неделю туда приходят люди, чтобы оставить записку для джиннов. Ничего особенного, не что-то грандиозное, просто небольшие просьбы.
- У нас есть Стена плача.
- Джинны - другое дело. Некоторые не верят в Бога и очень опасны.
- В книге много секса.
- Я пытался представить, как могла выглядеть жизнь бессмертных существ, проживших тысячи лет. Наступает скука: у них нет кино, книг, что остается? С другой стороны, если ты занимаешься сексом десять тысяч лет, возможно, и это наскучивает.
- Вас окружали молодые женщины, но вы не много писали о сексе.
- Я описываю секс графически. Думаю, многим захотелось бы оставить как можно больше места воображению. Слишком легко описать секс грубо. С другой стороны, если смотреть на двоих, занимающихся сексом, становится смешно. Поэтому я писал комические сцены.
Рушди признается, что обожает писать и ненавидит рекламировать книги. Через 30 лет после "Сатанинских стихов" он рассказывает о ненависти, его окружавшей.
- Когда книга создается, все, чего хочет автор, - чтобы ее читали, чтобы можно было, сидя с кем-нибудь, обсудить ее. Но сегодня приходится перемещаться с места на место и объяснять читателю, что ты хотел сказать, и даже разговаривать с людьми, книгу не читавшими. С возрастом это становится все труднее, чувствуешь себя беззащитным, уязвимым, обнаженным. Мне кажется, сегодня у людей гораздо больше мнений о моих книгах. Это постоянный туман. Когда я впервые прославился, такого не было.
- До какой степени вас занимает критика?
- Моя первая книга "Гримус" была плохо принята. Вторая, "Дети полуночи", получила отличные оценки. "Сатанинские стихи" получили по понятным причинам плохие отзывы, после чего все заслонил сумбур громких слов. Я уже не различаю, когда заканчивается критика моей особы и начинается критика моей книги, поэтому не обращаю внимания.
В последнее время критики действительно разлюбили Рушди и соревнуются в том, кто из них уколет его сильнее. Последний роман критики восприняли неважно: "Очень плохо", "Скучно донельзя", "Лишено фантазии". Единственное, что отметили крупнейшие газеты, - "твердая почва под ногами героев".
- Унизительно для автора?
- Боюсь, и критики, и средний читатель смотрят сквозь призму предрассудков.
- Думаете, причина - ваш статус знаменитости? Вы больше не интеллектуал?
- Нет ничего плохого в любви к красивым женщинам, но все, что касается меня и женщин, слишком раздуто. Мне не нужно забираться на необитаемый остров, чтобы писать. После хорошей работы я люблю развеяться, но и все остальные тоже любят. Неясно, почему из меня делают такое большое дело. Число посещаемых мною вечеринок меньше числа тех, кто пишет, как я хожу на вечеринки.
- Как деньги вас изменили?
- Возможно, я богаче многих писателей, но не слишком богат. "Дети полуночи" увидели свет, когда мне было 34 года, и с тех пор я могу жить на доходы с книг, что недоступно многим писателям. Деньги дали свободу, позволили сидеть дома.
- Что вы делаете, когда не пишете?
- Хожу на бейсбол, "Янки" успокаивают лучше лондонского "Тоттенхэма". Читаю книги, в основном новое поколение авторов. В США всегда выделялись иммигранты. Нынешняя американская литература пополняется иммигрантами со всех концов света. Я ненавижу Трампа и считаю себя иммигрантом, хотя давно получил гражданство.
- Вы покинули Индию молодым. Она по-прежнему присутствует в вашей жизни?
- Я размышляю о Бомбее, но в нем осталось немного от города моего детства. Слишком быстро все меняется, и не в лучшую сторону. Религиозный национализм добрался и туда, они превращают Индию в Пакистан. Там остались мои друзья, и я называю город Бомбеем, не Мумбаи. Но это уже не мой город.
- А где дом? В Нью-Йорке?
- Я впервые попал на Манхэттен в 26. Это был совершенно другой город - бедный, грязный и опасный. Но я влюбился в него. Я - человек больших городов. Постоянно езжу в Лондон, там живет сестра.
- Ваш Джеронимо и благословен, и проклят. Он напоминает вас? Вы хоть иногда сожалеете о "Сатанинских стихах"?
- Нет. История многому меня научила. Не знаю, как писал бы дальше, не будь их. Я горд тем, как за меня сражались. Сегодня книгу можно купить везде. Ведь, в конце концов, это просто роман.
- Член комиссии по Нобелевским премиям сказал, что вам нельзя присуждать премию, так как это слишком предсказуемо.
- Борхес как-то сказал: шведы не хотят давать Рушди Нобелевскую премию каждый год. Я знаю писателей, одержимых Нобелем. По мне, это идиотизм. Выдающихся писателей, не получивших премию, так много! Я в хорошей компании: Исмаил Кадаре, Филип Рот, Милан Кундера. Наконец, Давид Гроссман и Амос Оз.
- Нынешняя эпоха трудна для писателя из исламского окружения, обладающего при этом критическим взглядом на ислам.
- Трудна - это как-то очень мягко сказано. Это мучительный период. Всем очевидно, что я против Трампа, и всем также очевидно, что большинство мусульман нельзя ограничивать в правах только потому, что они мусульмане. Но очевидно также, что в последнее 50 лет с исламом происходит что-то нехорошее. Деформация религии началась с Хомейни и денег Саудовской Аравии, что превратило многие исламские режимы в центры авторитарного насилия. А теперь мы видим, что насилие вышло за пределы стран и стало одной из характеристик многих исламских движений. Меня все время спрашивают об исламофобии, но у меня возникают проблемы с самими определениями. Мне кажется, что допустимо не любить какую-то идею. Если вы считаете, что Земля плоская, а я думаю, что вы полная дура, это не делает меня вашим ненавистником.
- Но Земля круглая. Это не идея, а научный факт.
- Нужно различать людей и верования. Каждый человек имеет право на свою жизнь, мир и свободу. А термин "исламофобия" предполагает, что идею нужно защищать всеми силами.
- Так что верный термин - это боязнь мусульман, муслимофобия?
- В точности так! Боязнь мусульман или ненависть к ним. Но защищать любой ценой ту идею, значительная часть сторонников которой призывает к насилию и искажает смысл религии, для меня неприемлемо. Я воспитывался в исламской семье, мое имя исламское. Мой дед совершил хадж. Я сам никогда не был религиозным, но никогда не ощущал вражды по отношению к исламу. У ислама много заслуг, но сейчас, после того как мне угрожали, я чувствую отчуждение от ислама. От такой травмы трудно полностью восстановиться, она оставляет шрамы. Даже сегодня я не имею права ездить во многие исламские страны, мне просто не дадут визу или устроят неприятности. Мне этого не надо.
- Вы до сих пор оглядываетесь, когда идете по улице? Боитесь?
- Нет. Двадцать лет назад, когда я только-только прилетел в Нью-Йорк, ко мне подошел посреди улицы элегантно одетый индийский джентльмен в шляпе и перчатках и спросил, я ли это. Я ответил утвердительно и стал искать глазами полицейского. Тогда он сказал: "Найпол (английский писатель индийского происхождения, лауреат Нобелевской премии, открыто критиковал ислам. - Т. В.) в десять раз лучше тебя". Повернулся и ушел. Я громко смеялся, стоя на улице, и думал: если это самое худшее - все замечательно.
Перевод: Теодор Волков
002 Рушди со своей бывшей женой Падмой Лакшми
